Зима 1990 года
Утро приходило нехотя и лениво. Темень вяло уползала куда-то в высоту. Из-за сумрачного занавеса показались кремлевские башни и стены. Сонный Василий Блаженный. «Россия» с запотевшими окнами.
Промозглая ранняя зима хлюпала грязным месивом под ногами прохожих на тротуарах.
Общипанные голуби нахохлились под мокрым снегом. Сбились в плотную кучку на побелевшем газоне.
– Пшли вон, дармоеды московские! – шуганул сапогом сизарей старик с морщинистым усталым лицом.
Он осторожно поставил на снег хлипкий стул. Разложил перед ним непромокаемый плакат с подробным описанием своей беды на русском и английском. Рядом положил старую шапку. И бросил в нее для наглядности несколько рублей и мелочь.
Морщинистый старик неторопливо обошел свое «рабочее место». Внимательно взглянул на него со стороны. И... остался доволен. Медленно опустился на стул. Вытянул ноги. Немного согнулся. Подпер себя костылем и осмотрелся.
Из блестящей коробки, сколоченной из кусков фанеры и обитой для тепла полиэтиленовой пленкой, выбралась маленькая девочка в цветастой курточке. Потерла заспанные глазки пухлыми ручонками. И... сладко зевнула. Чему-то радостно улыбнулась. И поправила надпись «БОМЖ» на шерстяной шапочке.
Девочка-бомж принесла небольшой деревянный ящик. Поставила его неподалеку от морщинистого старика. Удобно уселась и сказала:
– Здравствуй, дедушка!.. Как ты себя чувствуешь?
– Доброе утро, внучка!.. Жив пока, как ни странно.
– Ой! – встрепенулась девочка-бомж. – Самое главное-то я забыла!
Она побежала к своей коробке. Принесла из нее «самое главное». И уселась посередине ящика. С одной стороны пристроила пустую консервную банку с коровьим портретом. С другой – белого мишку с черными пуговками глаз.
– Теперь все на месте! – порадовалась девочка-бомж.
– Полный порядок! – согласился морщинистый старик и невесело добавил: – Только не повезло нам сегодня с погодой.
Тусклый зарождающийся день безжалостно секли холодно-мокрые струи. Снег-дождь накрывал еще горящие фонари мутными колпаками.
Суетные москвичи дружно шмыгали носами. Неслись на работу по сырому, простуженному городу.
«Дурдом какой-то... Начальства много, а толку мало», – с неприязнью подумал о столице морщинистый старик.
В последние годы он часто наведывался в Москву. Обивал пороги солидных с виду учреждений. Писал письма-прошения высокому начальству.
Все напрасно – не выпускали старшего сына из тюрьмы на свободу. А тот угодил за решетку неизвестно за что в самом начале перестройки.
Старик, тогда еще почти не морщинистый, был уверен – не виновен сын. Надеялся, в наступившие времена легче будет добиться справедливости.
Но... зря. Слово «перестройка», назойливо повторявшееся с утра до вечера в газетах, по радио и телевидению, стало вызывать у него тоску и отвращение.
Как бы там ни было, теперь уже морщинистый старик продолжал искать справедливости. В Москву он приехал в очередной раз нынешним летом. И обосновался надолго в странном городке, что возник неподалеку от Красной площади.
Стояли в нем большие и маленькие настоящие палатки. Были и каморки из фанеры. Убогие строения из обрезков асбестовых труб и досок, очень похожие на собачью конуру.
Нечто подобное соорудил себе и морщинистый старик. Помучился он поначалу. Но постепенно прижился в городке.
Когда кончились деньги, начал существовать, как и все, на пожертвования сердобольных прохожих. Совестно было попрошайничать. Мало-помалу смирился – голод никому не тетка.
Милостыню собирали кто как мог. В ладошки. Шапки. Стаканчики из-под мороженого. Консервные банки. Специально сколоченные деревянные ящички.
Для пожертвований предназначались и прорези в стенах строений. На них висели броские плакаты с просьбой о помощи и перечислением своих бед.
Много было обитателей в городке. И каждого донимала своя собственная, большая или маленькая, но беда.
Кого-то замучили семейные дрязги. Другому упрямо не везло с квартирным обменом. Некоторым вообще жить было негде.
Кому-то даже за приличную взятку не удавалось пробить прописку в Москве. А кого-то выгнали в шею с работы неизвестно за какие грехи.
Не согласны были многие с судебными постановлениями по гражданским и уголовным делам. Кто-то оспаривал поставленный ему диагноз в психбольнице.
Некоторые жаловались, что не дают им воплотить в жизнь нужные для страны и народа предложения. Сплоченные группки азербайджанцев и армян выдвигали друг другу, а заодно и правительству Союза политические требования.
Женщина из Краснодарского края мечтала занять пост президента СССР и навести наконец порядок в идущей вразнос стране. Другая – из Амурской области – сетовала, что «ее преследуют со времен коллективизации».
Профессорша из Луганска безуспешно пыталась сократить смертность при родах. Представительный мужчина клялся накормить помидорами Томскую область, если ему всего-навсего перестанут мешать работать.
Словом, несмотря ни на что, микроскопический городок в самом центре огромной столицы необъятного государства существовал. Точнее, жил нищей, запутанной, полубезумной жизнью. Как, впрочем, вся перестроечная страна.
Рождение его стало скандалом для власть предержащих и одновременно... сенсацией для остальных. На городок с дьявольским аппетитом набросилась падкая до «жареного» пресса. Расспросила, сфотографировала и напечатала миллионными тиражами грустные истории с портретами его обитателей.
Хочешь не хочешь, пришлось организовать очередную специальную комиссию. Включили в нее депутатов Союза, России и, ясное дело, Москвы. Совместными усилиями должны они были срочно разобраться что к чему и принять мудрые решения.
Прошло полгода... Комиссия все разбиралась и разбиралась. А «городок жалоб и предложений» все жил и жил...
Морщинистый старик окончательно промок и замерз. Он встал со стула. Отряхнулся от мокрого снега. Выбрал из шапки милостыню. Отправился погреться к старушке, которая умела предсказывать погоду. И любила от нечего делать поболтать о том о сем.
Старушка-предсказательница лежала в полушубке на надувном матрасе. Тихо отхлебывала из кружки чай. И звонко закусывала его кусочками сахара.
– До самых костей промерз, – пожаловался старик и застегнул полог палатки.
– Отогреешься, – уверенно сказала старушка. Открутила крышку термоса и налила в нее чай.
– Ах благодать-то какая! – прошептал старик и выдохнул облачко пара.
– То-то, – довольно улыбнулась старушка. – На народных травках настаиваю, не на казенных.
– Сразу видно! – согласился старик и снова глотнул из крышки. О чем-то задумался и спросил: – Предскажи-ка, чем перестройка кончится?!
– Дело темное... Да и не моя это специализация, – ответила старушка.
– Может, они знают! – предположил старик и показал в сторону Кремля.
– Ой не смеши меня, старый! – невесело засмеялась старушка. – У них же мозги набекрень с рождения.
– Да... Похоже, – окончательно сморщился старик и для успокоения спросил: – Ну а от погоды чего ждать?
– Тут-то дело, как божий день, ясное, – уверенно ответила старушка-предсказательница. – К обеду снег кончится... К вечеру подморозит.
И действительно. Струи снега-дождя постепенно ослабели. К середине дня прекратились вовсе. Низкие темные облака поднялись. Проветрились и... посветлели.
Морщинистый старик снова уселся на «рабочее место»... Мимо прошла разноцветная, весело лопочущая группа иностранцев. Солидная дама в дорогой шубе бросила в шапку горсть монет. Что-то сказала на чужом языке.
– Спасибо, – поблагодарил старик и опустил голову.
– Не совестно тут холуем, с протянутой рукой сидеть! – рявкнул отечественный прохожий. И... в сердцах плюнул на тротуар.
«Еще как совестно, – подумал морщинистый старик. Разволновался, но успокоил себя: – Знал бы ты, почему я здесь попрошайничаю. Понял бы меня».
Он поднял голову, чтобы посмотреть на злого несправедливого прохожего... Того уже и след простыл. Зато вдали показались до боли знакомые депутаты, время от времени наведывающиеся в городок.
Издалека они походили на близнецов-братьев. Оба – в одинаковых дубленках. Одинаковых шапках. В брюках одного цвета. Одного роста. Одной весовой категории. Даже походки у них были одинаковые.
При ближайшем рассмотрении депутаты отличались лишь головами. У одного – большая и круглая. У другого – маленькая и продолговатая. Крупноголовый изъяснялся добродушным басом. Мелкоголовый – злым тенором.
– Не могу вас, к сожалению, порадовать, – пробасил крупноголовый морщинистому старику. – Не разобрались пока юристы до конца с запутанным делом вашего сына... Надо надеяться на лучшее. Будем ждать.
– Я уже больше пяти лет жду, – буркнул старик и отвернулся.
Депутаты направились к строению-конуре, где голодал в знак протеста мужчина средних лет. Он лежал с закрытыми глазами, давно уж ни на кого и ни на что не обращая внимания.
– Прекратите здоровье свое зря гробить, – протенорил мелкоголовый. – Ничего не добьетесь!.. Ваше требование не основано на существующем законе.
Голодающий не ответил. Даже не открыл глаза. Он тяжело вздохнул. И... демонстративно повернулся спиной к народным избранникам.
Депутаты с трудом, на четвереньках, выползли из затхлой конуры на свежий воздух. Распрямились. Снова согнулись и отряхнули снег с намокших брюк... Их плотным кольцом начали окружать обитатели городка.
– Дайте справку, что всю жизнь ни в мыслях, ни в поступках моих ничего предосудительного не было! – закричал мужчина в телогрейке. И топнул ногой.
– Верните мою украденную из детского сада дочку! – запричитала невысокая женщина. И зарыдала, закрыв лицо руками.
– Нет такой справки в природе! Нету!.. Никто не крал вашу дочку! Умерла она! Четыре года назад умерла! Документально это подтверждено, – затенорил на самой высокой ноте мелкоголовый. Безнадежно махнул рукой и замолчал.
– Есть дельное предложение, – забасил для снятия напряжения крупноголовый. – Комиссия всем предлагает за государственный счет переехать в благоустроенное общежитие... Подумайте хотя бы о детях малолетних. Зима наступила. Холодно здесь будет жить.
Предложение осталось без ответа. Люди начали дружно расходиться, недобро поглядывая на народных избранников.
Уяснив, что интерес к ним полностью пропал, депутаты покинули упрямый несговорчивый городок. Уходили они невесело и задумчиво.
Под ногами хрустело подмерзающее снежное месиво. Холодный ветер уносил в неведомую даль заунывный перезвон курантов на Спасской башне.
– Не уедут они в общежитие... Жалко их по-человечески, особенно детей. Как им помочь, не знаю, – пробасил крупноголовый и вопросительно поглядел на коллегу.
– Неожиданный всплеск демократии добром не кончится... Рано или поздно разгонят городок к чертовой матери, – ответил мелкоголовый и неожиданно поскользнулся. Упал и отматерился тенорком...
День близился к вечеру. Облака, как занавес, разбежались в разные стороны и приоткрыли чистое равнодушное небо. Темнота опустилась решительно и быстро.
Ярко вспыхнули фонари на Большом Москворецком мосту и набережной Москвы-реки. Тускло засветились керосинки и свечи сквозь окошки палаток и щели убогих строений городка.
В фанерной коробке отец девочки-бомжа при свете керосиновой лампы подсчитывал дневную выручку. Раскладывал бумажные деньги в отдельные стопки. А мелочь – в общую кучку. Закончив подсчет, он улыбнулся сытой физиономией. И... налил себе водки.
– Молодец! – похвалил он дочку. Опрокинул стакан. Закусил консервами и довольно крякнул: – Больше полусотни собрала сегодня. Завтра куплю тебе конфет за доблестный труд.
В деревянной конуре одиноко лежал голодающий. Неотрывно глядел на мерцающий язычок свечи. Есть ему уже не хотелось. Но вспоминалась почему-то давняя, веселая и сытая свадьба.
В палатке чаевничали старушка-предсказательница и морщинистый старик. Он пришел в гости с кульком печенья и был доволен собой. Посудачили они о том о сем и распрощались до утра.
Старик вышел на улицу и осмотрелся... Было холодно и поздно. Редкие прохожие неуверенно брели по скользким тротуарам.
Печальная луна маялась от одиночества в беззвездном небе. Освещала обледеневшие кремлевские башни и стены, Василия Блаженного мертвым светом.
Стайка запоздалых проституток спешила в гостиницу за валютой. «Россия» шумела и гуляла у притихшего городка под нерусскую музыку...