Русские на Эвересте
Хроника восхождения

Часть вторая

ВЕРШИНА

Стоило мне обогнуть один выступ, как передо мной вырастал следующий, еще больший. Шло время,

но гребень казался бесконечным. Прокладывая путь вокруг очередного выступа, я с тупым безразличием

думал о том, надолго ли нас хватит. Наш первоначальный энтузиазм улетучивался и все более превращался

в мрачное ожесточение. И вдруг я заметил, что гребень, вместо того чтобы однообразно подниматься,

начал круто опускаться. Еще несколько ударов ледорубом по твердому фирну – и мы оказались на вершине Эвереста.

Эдмунд Хиллари

Первая глава

САМЫЙ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ

Дни тянутся монотонно и долго. Наверху идет работа по заб­роске кислорода в верхние лагеря. Пока она не закончится, вы­ходить Мысловскому и Балыбердину нет смысла. Погода по-прежнему не балует. Холодно, сильные ветры, днем валит снег. Сирдар Пемба Норбу уверяет, что после обильного снегопада погода уста­новится. Время идет, а перемены к лучшему не видно.

24 апреля. Все члены экспедиции, кроме групп Иванова и Ильинского, находящихся на отдыхе в Тхъянбоче, построились в центре базового лагеря. Евгений Тамм вручает Мысловскому и Балыбердину вымпелы-флажки СССР, Непала и ООН. Их выход назначен на послезавтра, потом отложен еще на день.

Подробно расписали график движения по весу рюкзаков на каждом переходе. Получается, что наиболее тяжелые грузы (при­мерно по 20 кг) придется нести на самом сложном участке меж­ду третьим и четвертым лагерем. Это не радует, но другого варианта нет. Надо готовиться морально и физически к тяжелому штурму.

По плану Мысловский и Балыбердин должны занести в четвертый лагерь все необходимое для жизни и обработки маршрута до 8500, где им предстояло поставить палатку лагеря V. «Это их ос­новная задача, – уточняет Тамм. – Если у них останутся силы на выход к вершине, тогда начинает действовать система поддержки».

Установив лагерь V, двойка должна спуститься на ночевку в лагерь IV (8250), куда группа Иванова занесет штурмовой кислород и вернется в лагерь III (7800). Следующая за ними группа Ильинского забросит кислород на 8250 и вернется в лагерь III, который к тому времени покинет вышедшая вверх четверка Ивано­ва. Группу Ильинского по такой системе будет дозаправлять кислородом четверка Хомутова. Замкнут «шествие» к вершине Шопин и Черный.

Эта сложная схема, требовавшая ювелирной точности выпол­нения задач каждой группой, давала возможность (чисто теоре­тически) всем восходителям подняться на вершину в короткий срок. Еще раз напомним: приближался сезон муссонов, и прогнозы на начало мая не предвещали ничего хорошего. Напомним так­же и то, что Эверест уже не раз вносил свои коррективы в планы советской экспедиции.

27 апреля. Обитатели базового лагеря проснулись в тот день раньше обычного, чтобы проводить передовую двойку. Эдуард Мысловский и Владимир Балыбердин быстро позавтракали, попро­щались с товарищами и в шесть утра двинулись в путь. Прошли совсем немного. Шедший впереди Мысловский вдруг услышал звон­кий треск. Обернулся, Володя стоял по колено в воде – утренний лед не выдержал.

Решили отойти подальше, чтобы их «позора» не увидели провожающие. А то смех ведь: отправились на штурм самого Эверес­та, а провалились в ординарную лужу, не пройдя и сотни метров от базового лагеря. На безопасной дистанции остановились. Балыбердин надел запасные носки. Пошли дальше.

Двигались не торопясь, экономя силы. Поначалу ноги у Балыбердина мерзли, но вскоре выглянуло солнышко и высушило промокшие ботинки. Настроение улучшилось. Они не вспоминали больше об «инциденте с лужей», тем более что впереди их ждали куда более серьезные испытания.

Часов через пять, преодолев ледопад, добрались до 6100. Посидели в палатке промежуточного лагеря. Отдохнули, попили чаю и двинулись через Долину Безмолвия. Во второй половине дня дошли до лагеря I. Там их ждал Наванг. Еще раз посчитали кисло­род. Получалось, что должно хватить на троих: четыре баллона в четвертом лагере, два в третьем и по три попробуют вынести сами.

К вечеру в лагерь спустился Владимир Шопин. Он чувствовал себя прекрасно и был уверен, что при теперешней акклиматизации без труда дойдет до вершины, если представится возможность. «Я испытывал что-то вроде угрызений совести, – записал в дневнике Балыбердин, – от того, что вот мы идем на вершину, а Во­лодя встает в конец длинной очереди на восхождение. Я даже по­обещал ему составить компанию, если у него не окажется партне­ра. Я чувствовал себя очень хорошо, надеялся, что этот выход всех сил у меня не отнимет и для повторного подъема мне доста­точно будет короткого отдыха».

Забегая вперед скажем, что Балыбердину «составить компа­нию» своему товарищу не удастся; что ни Шопин, ни Черный так и не дождутся своей очереди выйти на штурм; что в очередной, детально разработанный план Эверест в очередной раз внесет свои существенные коррективы. Но не будем торопиться. Продол­жим все по порядку.

28 апреля. Утром Мысловский, Балыбердин и Наванг с тяже­лыми рюкзаками вышли из первого лагеря. Взяли много продуктов (без них, как потом выяснилось, можно было вполне обойтись), да еще по дороге снимали свободные карабины. Словом, нагрузились больше чем достаточно и вскоре почувствовали, что начала на­капливаться усталость.

Попросить у базы еще одного-двух шерпов в помощь хотя бы до лагеря II не догадались. Вообще рабочие взаимоотношения меж­ду носильщиками и восходителями сложились весьма своеобразно. Они скорее не помогали, а мешали общему делу.

– До самого конца экспедиции мы так и не смогли перест­роить свою психологию по отношению к нашим друзьям – высотным носильщикам, – вспоминает Владимир Балыбердин. – На протяжении всей жизни в альпинизме мы воспитывались на принципах полного самообеспечения, привыкли всегда рассчитывать только на собст­венные силы. Поэтому стеснялись попросить шерпов поднести что-нибудь из личных вещей или группового снаряжения, даже когда это было необходимо. И если на предыдущих выходах тяжелая рабо­та оправдывала себя, давая полноценную акклиматизацию, то на последнем подъеме все-таки следовало экономить силы.

К вечеру добрались до второго лагеря. Пока готовился ужин, Мысловский и Балыбердин, как могли, беседовали с Навангом. О Гималаях, о шерпах, об экспедициях на Эверест, в которых он принимал участие.

Навангу очень хотелось дойти до вершины по самому сложно­му пути. Он усердно помолился. Повязал Мысловскому и Балыбердину на шею красные ниточки, освященные ламой, дал им несколько священных зерен, которые надлежало немедленно съесть. Листочки с молитвами разбросал по ветру – белые клочки бумаги закружились в восходящих потоках воздуха и полетели куда-то вверх.

После ужина Балыбердин начал одеваться. В согретой дыхани­ем и примусами палатке было лишь два спальных места. Кому-то надо уходить. Володя оделся полностью: ночью на сильном ветру и морозе к пятнадцатиметровой дороге по узкой полочке, что вела к соседней палатке, необходимо относиться с полной серьез­ностью.

Мысловский забрался в спальный мешок. Надо хорошенько выс­паться и отдохнуть, начинается наиболее сложная часть пути. Наванг готовился к трудностям по-своему. Снова начал бубнить молитвы, прося у богов хорошей погоды и здоровья. Он угомонил­ся лишь на рассвете и заснул в полной уверенности, что теперь-то уж наверняка все будет хорошо.

29 апреля. Долго собирались к выходу из лагеря II. Рюкзаки оказались намного тяжелее запланированного веса. К тому же по дороге пришлось захватить кислород и веревки, которые шерпы, работавшие с Шопиным и Черным, не смогли донести до третьего лагеря.

Идти тяжело. Особенно трудно давались косые траверсы че­рез кулуары, где веревка закреплена концами, а середина прови­сает над обледеневшим желобом. Если поскользнуться и завис­нуть на зажиме,* долго будешь барахтаться с таким грузом.

У Наванга самый легкий рюкзак, но идет он тяжелее Мысловского и Балыбердина. Несколько дней назад, работая на заснежен­ных склонах без очков, он получил снежную слепоту. Теперь ему намного лучше, но непрекращающаяся резь в глазах отнимает дополнительные физические и моральные силы.

Несмотря на то что вышли поздно, да и продвигались дале­ко не спринтерскими темпами, поднялись в третий лагерь засвет­ло. Но в очередной раз опоздали на переговоры с базой. Мысловский и Балыбердин были вообще не аккуратны в выходах на связь во время своего последнего выхода на Гору. Сколько раз (осо­бенно в последующие дни) они откладывали вечернюю связь на бо­лее позднее время и снова опаздывали, заставляя волноваться всех в базовом лагере.

Вечером, получив очередной нагоняй от руководителя экспе­диции за опоздание, Мысловский и Балыбердин узнали две новос­ти. В базовый лагерь пришла группа Центрального телевидения во главе с их добрым знакомым Юрием Сенкевичем. Он принимал участие в медицинском обследовании восходителей как профессиональный медик. А в качестве ведущего «Клуба путешественников» (Сенкевич – участник экспедиций Тура Хейердала на «РА», «РА-II», «Тигрисе») готовил телесюжеты о спортивных сборах на Тянь-Шане и Памире.

Телевизионщики привезли из Москвы письма и магнитофонные записи голосов родственников и знакомых восходителей. Кононов вставил кассеты в экспедиционный магнитофон, и на 7800 послы­шались родные голоса. «Эдик окунулся в теплую домашнюю обста­новку в окружении своих трех женщин. Я вспомнил эту чудесную семью и не мог не позавидовать ему. Сколько нежности было в словах и сколько старания в песнях под пианино его жены и до­черей», – записал в дневнике Балыбердин. Ему самому, холостому и весьма замкнутому человеку, «передавала привет всего лишь развеселая компания приятелей-ленинградцев».

Вторая новость. Утром из базового лагеря вышли Иванов, Ефимов, Бершов и Туркевич. Накануне они предложили внести не­которые изменения в новую схему штурма. Группа планировала обес­печить кислородом не только передовую двойку, но и себя. Они хотели быть в меньшей зависимости от следующей за ними четверки Ильинского. Учитывая, что Мысловскому и Балыбердину пред­стояла тяжелая работа вдвоем, надо иметь в виду возможные чрез­вычайные события. Тамм обещал обсудить предложение на тренерском совете и сообщить позже о принятом решении.

30 апреля. Утром Мысловский, Балыбердин и Наванг долго прикидывали, как бы унести все необходимые грузы до четверто­го лагеря. Наконец нагрузились примерно так: Балыбердин – 29 килограммов, Мысловский – 27, Наванг – 26. (В базовом лаге­ре забеспокоились: слишком тяжелы рюкзаки для отвесных скал на этом участке маршрута). Балыбердин, выйдя часа на полтора раньше, прихватил из третьего лагеря еще и кинокамеру «Красногорск», которую занес сюда Шопин. Поднявшись до гребня, занял­ся съемкой.

Тем временем из лагеря вышел Наванг (он самый маленький из высотных носильщиков и огромный рюкзак почти с него ростом). Вслед за ним – Мысловский. Прошли пять веревок и оказались на высоте около 8000. Перед отвесным кулуаром шерпа неожиданно остановился и сказал подошедшему Мысловскому, что у него болят глаза. Тот отдал ему свои очки. Наванг надел их, поднялся еще на несколько метров. Снова остановился: «Извините, не могу. Не пойду…»

Расстроенный Наванг начал спускаться к третьему лагерю. Переложив в свой рюкзак его кислород, веревки, крючья, Мыслов­ский пошел вверх вслед за Балыбердиным, ушедшим уже далеко. Их отделяло примерно полтора часа пути и 120 метров по вертикали. Но иногда они видели друг друга и даже могли переговариваться. Продвигались вперед с неподъемными рюкзаками очень медленно. Слишком медленно.

На одном из отвесных участков Балыбердина качнуло маятни­ком – он оказался над выпуклой частью стены, почти не находя опоры для ног. Володя завис на зажиме над пропастью. Самостра­ховка* держала надежно, и он контролировал ситуацию. Несмотря на удобную конструкцию, рюкзак был все же слишком тяжел. Он бук­вально переламывал позвоночник и выворачивал плечи. С трудом Балыбердин выбрался из сложного положения и двинулся дальше.

Вскоре они оказались снова в зоне прямой видимости. «Свет­лого времени не больше двух часов! С таким грузом до темноты в лагерь не успеем! – крикнул Балыбердин Мысловскому. – Давай оставим по десять килограммов, а завтра вернемся!»

Эдик кивнул, не снимая маски, и остановился. Облегчив рюк­заки, быстрее пошли вверх. Разрыв между ними продолжал увеличи­ваться.

Повалил снег. Скалы стали скользкими как лед. Идти даже с облегченными рюкзаками стало еще труднее. В восемь вечера Балы­бердин, как обещал двумя часами раньше, когда находился на одиннадцатой веревке (из двадцати), не вышел на связь. Внизу стало ясно, что альпинисты поднимаются слишком медленно и дой­дут до 8250 в темноте.

Балыбердин уже почти подходил к лагерю, когда неожиданно услышал рядом голос напарника. Как он сюда попал? Ведь разрыв между ними постоянно увеличивался. Оказывается, чтобы успеть дойти до цели, Мысловский оставил на скальном крюке непосильный рюкзак. «Молодец, – подумал Балыбердин, – лучше хорошо отдохнуть в палатке и утром сходить за грузом со свежими силами, чем карабкаться всю ночь по этим сумасшедшим стенкам».

В полной темноте и изнеможении вползли они наконец в палатку четвертого лагеря. Долго и неподвижно лежали, приходя в себя. С большим опозданием вышли на связь, успокоив всех, кто ждал вестей от них в базовом лагере и на маршруте. Есть почти не хотелось, но пили много. Растворили сублимированные соки, потом заварили чай. Мысловский с удовольствием пил по­рошковое молоко.

Их движения из-за усталости и тесноты палатки были неук­люжими. Опрокидывали кастрюли и кружки. Приходилось снова то­пить снег и кипятить воду. Спать легли поздно. Балыбердин, шед­ший весь путь без кислорода, решил на сей раз впервые подклю­читься к баллону на ночь и поставил минимальный расход – 0,5 литра в минуту.

Еще при подготовке экспедиции «кислородный вопрос» обсуж­дался не раз и не два. Уже в Гималаях каждый восходитель само­стоятельно решал в зависимости от степени акклиматизации и самочувствия, пользоваться ли ему живительным газом или нет. Четверо: Бершов, Туркевич, Хомутов и Пучков не снимали масок ни днем, во время тяжелой работы на маршруте, ни ночью, во вре­мя сна, начиная с лагеря III (7800 м).

Остальные подключались к кислородной аппаратуре с высоты 8250. Валерий Хрищатый и Владимир Балыбердин поставили перед собой задачу совершить бескислородное восхождение, поскольку оно расценивается как более высокое спортивное достижение. Балыбердин, как мы уже знаем, начал пользоваться минимальным рас­ходом с 8250 во время сна. Удастся ли Хрищатому выполнить свою задачу? Время покажет.

О том, что значит кислород для восходителя на больших вы­сотах дает представление запись Михаила Туркевича в его днев­нике, сделанная им в четвертом лагере по пути к вершине: «Ближe к отбою, в целях экономии, провели остаток дня без кислоро­да. Все стали раздражительными, начали делать друг другу заме­чания по делу, а чаще всего без дела. Тогда и нашли способ из­бежать конфликтной ситуации: заставляли разбушевавшегося «кли­ента» дышать кислородом. В этих случаях его не экономили, полагались на сознательность дышащего живительным газом. В дейст­венности такого метода я убедился на себе. Сделал несколько глотков кислорода и увидел своих товарищей совершенно другими...»

1 мая. В базовом лагере праздник. По «улицам» и «площа­дям» палаточного городка прошла целая демонстрация с красными маркировочными флажками, которыми метили маршрут по ледопаду и Долине Безмолвия. Праздничное и веселое шествие закончилось торжественным митингом у флагштоков. «Главкормилец» Воскобойников накормил изысканным завтраком, пообещав нечто невообразимое на обед и ужин. Настроение у всех приподнятое. Впрочем, вечером оно омрачилось из-за событий, произошедших с передовой двойкой…

Утром, посоветовавшись, Мысловский и Балыбердин решили действовать следующим образом. Эдик пойдет вниз за оставленным вчера рюкзаком, а Володя начнет обрабатывать маршрут выше четвертого лагеря, чтобы успеть выполнить дневной план. Так и поступили.

До самого вечера Балыбердин навешивал веревки один, действуя по методу так называемого одиночного восхождения.* Острые и длинные снежные гребни чередовались с отдельными вертикальными скальными стенками.

«Если спустить эти скалы на высоту кавказских вершин, – вспоминает Балыбердин, – они не представляют собой трудности для скалолаза. Сложенные из горизонтальных слоев черного слан­ца с большим количеством трещин, они удобны для лазания при любой крутизне. Но здесь надо работать не в легком свитере и не в галошах (это любимая обувь советских скалолазов. – Д.М.). На ногах – тяжелые двойные ботинки с утеплителями по два килограм­ма каждый, на руках – толстые шерстяные рукавицы».

Проходить снежные гребни технически легче, но была опас­ность улететь с внезапно обвалившимся карнизом. К тому же не­удобно организовывать страховку. Балыбердину приходилось вы­рубать из снега огромные (диаметром до двух метров) тумбы и обвязывать их веревкой. К счастью, срывов удалось избежать.

За день он навесил пять веревок, пройдя примерно половину пути до 8500. В восемь вечера уже в полной темноте Балыбердин вернулся в четвертый лагерь и застал там Эдика, измученного, мрачного и... без рюкзака. «Известие о том, что у меня все улетело вниз, – запишет позже в дневнике Мысловский, – Володя принял молча – огорчаться не было сил».

...Захватив оставленный накануне рюкзак, кислород и кое-что из того, что не донес Наванг, ушедший вниз, Мысловский бла­гополучно продвигался вверх с невероятно тяжелым грузом. Оста­валось пройти совсем немного до лагеря IV.

Все произошло неожиданно и мгновенно – ноги потеряли чувст­во опоры, его качнуло, словно маятник, и бросило на нависающий участок. Самостраховка была слишком длинна и тяжеленный рюк­зак перевесил. Мысловский повис на веревке горизонтально к сте­не, спиной вниз.

Одна нога застряла в петле. Решил освободить ее, чтобы попытаться встать вертикально, – не получилось. Рюкзак душил его поясным ремнем. Попробовал закрепить его на веревке – не тут–то было. Силы кончались. Вдруг он почувствовал, что дышать стано­вится все труднее,

«И тут до меня дошло – кончился кислород, – рассказывает Мысловский. – Еще немного, и я потеряю сознание. И тогда все. Останусь висеть на этой веревке, пока не замерзну. Как тот ин­дийский альпинист из международной экспедиции в 1971 году. Он сорвался и повис. И никто из его спутников помочь ему не смог».

Сняв рукавицы, Мысловский попытался переключить запасной кислородный баллон – не удалось. Хотелось сорвать с лица ненуж­ную теперь маску – мешает каска. Расстегнув поясной ремень, сбросил рюкзак на предплечье. Рука удержать его не смогла. Рюк­зак полетел в бездну, а вместе с ним запасные рукавицы, верев­ки, крючья, кошки, кислород, вымпелы-флажки, что торжественно вручил им руководитель экспедиции перед выходом на штурм.

Сняв порванную маску, Мысловский с трудом отдышался. Ожес­точенная борьба с рюкзаком закончилась не в его пользу. Все жe удалось выбраться из критической ситуации. Цепляясь голыми руками за еле видимые трещины, медленно выбрался наверх. Вече­ром, лежа в палатке, он почувствовал, что подморозил руки. Так невесело заканчивался для передовой двойки этот праздничный день.

Сообщили на базу о невеселой истории с рюкзаком. Еще раз подсчитали оставшееся снаряжение и кислород. Получалось, что на завтра хватит. Потом остается надеяться на дополнительную заброску группы Иванова, пришедшей в тот день в третий лагерь. На пальцах рук Мысловского образовались белые пузыри. Некоторые из них лопнули, с помощью Балыбердина он залепил их пластырем.

2 мая. Базовый лагерь провожает на штурм Валиева и Хрищатого. (На следующий день выйдут Ильинский и Чепчев). Ритуал выхода к тому времени окончательно сложился. Накануне «главкормилец» принимает заказы на завтрак. Запретов для уходящих нет, все их гастрономические желания исполняются беспрекослов­но. Пока восходители завтракают, их походные фляги заполняются горячим чаем с добавлением сублимированного сока.

В сложенную из камня ритуальную печь шерпы засыпают мож­жевельник, и по всему лагерю разносится благовоние. (Высотные носильщики соорудили эту печь сразу же после выбора места для палаточного городка, оградив его к тому же разноцветными флаж­ками. На них начертаны молитвы. Ветер раскачивает флажки, и молитвы, в чем нисколько не сомневаются шерпы, постоянно идут прямо к богу).

Проводить восходителей собираются все обитатели базового лагеря и... две лохматые собачки. Когда и как они оказались здесь, никто вспомнить не может. Во всяком случае ведут себя четвероногие достойно (в кухню и палатки пробраться не пытают­ся) и вежливо (никого «из своих» не облаивают).

В начале седьмого Валиев и Хрищатый выходят из лагеря. Еще долго видны маленькие разноцветные точки, двигающиеся сре­ди бело-голубых глыб ледопада. Впрочем, до вершины им еще да­леко. Куда ближе к ней передовая двойка.

Балыбердин соорудил из мешка палатки котомку для Мысловского. Отдал ему свой кислород и маску. Взяв по три веревки, отравились обрабатывать маршрут выше. Без особого труда наве­сили две веревки и подошли к очень сложному участку. Пошел снег. Работать стало крайне трудно.

Володя проходит под нависающий участок скалы. До верхнего края остается совсем немного, и тут вылетает крюк. Сос­кользнув вниз на несколько метров, Балыбердин остановился. Отдышавшись, снова начал карабкаться вверх. Наконец стена прой­дена.

В этот момент неожиданно для себя Мысловский и Балыбердин услышали голос и увидели Сергея Бершова. (Пожалуй, они удивились бы меньше, если бы увидели на гребне снежного челове­ка). Группа Иванова делала запланированную ходку в лагерь IV. Пока ребята отдыхали в палатке, Сергей решил подбросить свой груз прямо к тому месту, где работала двойка. Кроме кислорода принес запасную маску. Балыбердин все же хочет попытаться дойти до вершины без кислорода.

Вскоре Бершов ушел (ему надо успеть спуститься на ночевку в лагерь III). Двойка продолжала обработку маршрута. Провесив еще две веревки, начали подниматься по крутому узкому кулуару, покрытому тонким слоем снега и льда. Начались ломкие, буквально трухлявые скалы. Один из камней все же свалился на голову Балыбердина, который не надел в тот день каску. Несколько минут Володя стоял, приходя в себя от сильной боли.

Пройдено еще две веревки. Вышли на относительно ровную площадку в самой верхней части контрфорса. Отсюда до западного гребня Эвереста не больше двухсот метров. Высота 8500. Здесь можно разбивать пятый лагерь. Оставив снаряжение, Мысловский и Балыбердин пошли ночевать в четвертый лагерь. На 8250 верну­лись поздно и поздно легли спать.

3 мая. Утром собирались долго. Весь груз трудно было уместить в единственный рюкзак, а котомка Мысловского вмещала совсем мало. Пришлось Балыбердину повесить кинокамеру на шею. Вышли только в час дня. Примерно в это же время группа Иванова по согласованию с базой начала подниматься в опустевший четвертый лагерь.

К шести вечера передовая двойка добралась до конца навешанных ими вчера веревок. Пока Балыбердин связывался с базовым лагерем, Мысловский прошел немного дальше в поисках более удоб­ного места, но ничего путного не нашел. Внизу виднелся четвер­тый лагерь. Попросили группу Иванова скорректировать по рации место установки палатки.

Часа за полтора активной работы удалось подготовить вполне приличную площадку. Когда поставили палатку, было уже совсем темно. Приближался, быть может, самый тяжелый и ответственный в их жизни день.

Они не знали, хватит ли сил победить Эверест. Но вопроса, идти на вершину или нет, для них не существовало. Конечно, идти. До нее оставалось всего 348 метров по вертикали. Всего несколько часов подъема. Несколько часов пути из их долгой альпинистской дороги, измерявшейся на двоих четырьмя десятилетиями.


Около трех десятилетий из их общего альпинистского стажа приходится на долю Эдуарда Мысловского. За особую неторопливость и плавность движений на марш­руте друзья зовут его медведем. Да и в обычной, су­губо земной жизни он производит впечатление медли­тельного человека, хотя успел сделать немало. Окон­чил два высших учебных заведения, защитил кандидат­скую диссертацию и теперь доцент Всесоюзного заочного машиностроительного института. Ко всему прочему ус­пел сняться в нескольких художественных фильмах в качестве каскадера.

Его спортивная биография тоже богата разными событиями и достижениями. Он заместитель председа­теля Федерации альпинизма СССР, обладатель почетного звания «Снежный барс». Одиннадцать раз поднимался на семитысячники Советского Союза (из них пять раз руководителем), неоднократный чемпион страны в классе высотных восхождений. Словом, Эдуард – один из опытней­ших советских альпинистов. Но он старше всех, идущих на штурм Эвереста. Ему 44 года и пик формы у него позади. На его стороне опыт и удивительная сила воли.


Не случайно, наверное, отвечая на вопрос о том, какую чер­ту характера он ценит выше всего в напарнике, Владимир Балыбердан сказал: «Очень ценю в Эдике удивительную силу воли. После этой истории с рюкзаком нужно было сконцентрировать все моральные и физические силы, чтобы продолжать путь к вершине».

А вот ответ Эдуарда Мысловского на аналогичный вопрос: «Одно из основных качеств Володи – смелость. Расчетливая сме­лость. Он проходит самые сложные участки быстро, но осторожно. Каждое движение продуманно, элемент риска сводится к минимуму – ценнейшее качество для альпиниста».


33-летний Владимир Балыбердин пришел в альпи­низм в двадцать лет – по нынешним меркам это «прек­лонный возраст» для начала серьезных занятий спортом. Он учился тогда в одном из институтов Ленинграда. Почему начал заниматься именно альпинизмом? «Просто в другие секции меня не брали. Не подходил по ряду параметров. А вот в альпинистскую взяли», – весьма прозаически отвечает Володя.

Он вообще немногословен. «Ему легче на гору сбегать, чем рассказывать о себе», – шутят о нем товарищи. Первая вершина Балыбердина с труднопроиз­носимым названием Маль-Чеч-Корт на Кавказе чуть пре­вышала три тысячи метров. Потом были более высокие горы и более сложные маршруты.

В 1980 году ленинградская Федерация альпинизма включила его в список кандидатов в гималайскую сбор­ную. Он успешно прошел все круги пристрастного от­бора. И вот теперь до самой главной вершины планеты оставалась всего одна ночь и 348 метров по вертикали.


Последняя ночевка в пятом лагере. Трепещущая на неистовом ветре оранжево-сине-красная палатка кажется со стороны крошеч­ной живой букашкой, заброшенной неизвестно кем и неизвестно за­чем в мертвое царство снега и льда. В палатке двое усталых лю­дей. Они долго не могли разжечь примус. Потом, когда он нако­нец разгорелся, вода не хотела долго закипать. Им так и не уда­лось напиться вдоволь.

Их движения медленны, но неаккуратны. Неожиданно послышал­ся металлический звук. Мысловский случайно задел кислородный баллон, лежавший у входа в палатку, и тот шустро полетел по Южной стене Эвереста. Балыбердин посмотрел, не улетел ли заод­но его ботинок, лежавший рядом с баллоном. К счастью, нет. Они все делают медленно и молча. Разговаривать нет сил.

Очень холодно. Палатка превратилась в ледяной шатер. Дви­нешься неосторожно – сыплется иней. От промозглого холода не спасают ни шелковые стенки палатки, ни спальные мешки, ни теплая одежда. Холод проникает повсюду. Минимальный расход кислорода не позволяет ни согреться, ни заснуть. Ночь прошла в полудреме.

4 мая стало самым напряженным и насыщенным днем в сравни­тельно короткой биографии первой советской экспедиции на Эверест. Он вместил множество событий, трагичных и радостных у вершины Горы и у ее подножия. Чтобы проследить за всеми, при­дется разделить этот самый длинный день на часы, даже минуты...

2.00. Боясь проспать, Балыбердин очнулся и начал расталкивать Мысловского. Накануне договорились встать и собраться как можно раньше. Сколько часов займет штурм, они не знали. Решили выйти из пятого лагеря с первыми лучами солнца, чтобы иметь в запасе побольше светлого времени. Эдик никак не хотел просыпаться ни в два, ни в три часа ночи. Лишь в начале пятого стал подниматься.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Балыбердин.

– Не очень, но я пойду, – ответил Мысловский.

Володя починил насос примуса, который начал некстати ба­рахлить, растопил немного воды и приготовил чай. Потом он долго возился с задубевшими на морозе ботинками. (Вечером, сняв их перед сном, забыл положить в спальник). Пришлось отогревать внушительных размеров ботинки с утеплителями на примусе. Наконец все готово к выходу.

6.15. Связавшись двадцатиметровой веревкой, Владимир Балыбердин и Эдуард Мысловский покинули пятый лагерь. Володя, шедший по-прежнему без кислорода, впереди – с кинокамерой, фото­аппаратом, рацией и "железом". За ним – Эдик с двумя баллонами в котомке. Расход живительного газа он поставил на минимум: литр в минуту. Сильный северо-западный ветер. Мороз около соро­ка градусов.

Прошли оставшиеся двести метров контрфорса. Поднялись на основной, Западный гребень Эвереста. Ледяной ветер стал здесь еще сильнее – начали мерзнуть руки и ноги. Отметку на гребне решили не делать. Уверены, что вернутся засветло и увидят с не­го палатку пятого лагеря. Солнце всходило, но его лучи не до­ставали восходителей, идущих в тени вершины.

6.30. Алексей Москальцов и Юрий Голодов вышли из базового лагеря. Вскоре достигли того места, где все обычно оставляли кошки* и ледорубы, чтобы не таскать их на себе. Как правило, кошки надевали здесь же, у большого камня. Москальцов и Голодов решили сегодня идти без них до первой веревки на ледопаде. Еще через полчаса двойка начала подъем.

Прошли первые метры и услышали мощный гул. Громадные глыбы льда, увлекая за собой сотни тонн снега, катились с перева­ла Лхо Ла. Лавина докатилась до того места, где они должны бы­ли надевать кошки. На некоторое время базовый лагерь утонул в клубах снежной пыли. Поднялись еще метров на сто, и снова гро­хот ледового обвала.

Как будто бы два грозных предупреждения об опасностях, что вечно подстерегают человека в горах. Внизу заволновались. Когда снежные облака рассеялись, на ледопаде стали хорошо вид­ны две маленькие точки. Москальцов и Голодов быстро и уверенно преодолевали коварный Кхумбу.

8.00. Валентин Иванов из четвертого лагеря связался с ба­зой и передал информацию о движении Балыбердина и Мысловского. (Наверху очень холодно. Мерзнет питание в рации. Переговоры передовой двойки с базовым лагерем приходится ретранслировать). Вскоре группа Иванова начала подъем на 8500.

8.15. Мысловский и Балыбердин продвигаются по поясу рыжих скал. Идут слишком медленно, явно недооценив сложность маршру­та. Впрочем, их вины в этом нет. Еще перед приездом в Гималаи руководители экспедиции выясняли, сколь сложен последний учас­ток пути по Западному гребню. По описанию югославов, впервые прошедших его в 1979 году, выходило, что большую часть пути мож­но преодолеть пешей ходьбой, лишь в двух местах финальный отре­зок осложнен скалами третьей и пятой категории трудности.

На самом деле все оказалось куда сложнее. Никакой пешей прогулки. Сплошное лазание, часто далеко не простое для этой космической высоты и холода. Проходя один из трудных участков, Балыбердин снял на пару минут рукавицы, а потом больше четверти часа отогревал онемевшие пальцы до появления боли – значит, во­зобновилось кровообращение.

Двойка продвигалась вперед. Продвигалась, но слишком мед­ленно. Решили удвоить Мысловскому подачу кислорода, прекрасно сознавая, что теперь его может не хватить на обратный путь. Пош­ли быстрее, хотя "быстрее" в данном случае – понятие весьма отно­сительное. Они часто останавливались, переводили дыхание, соби­рались с силами, которых оставалось с каждым шагом все меньше. И снова вперед, преодолевая нескончаемые 348 метров.

8.30. «При переходе трещины, – передал на базу Юрий Голо­дов, – потерял равновесие и упал вниз Леша Москальцов. Сильно ушиб переносицу, травмировал ногу. В сознании. Чувствует себя нормально... Если к нам пойдет доктор и еще кто-нибудь, мы его спустим».


Алексей Москальцов из Харькова, потомственный альпинист. Один из самых молодых в экспедиции – 30 лет. Его отец, известный советский восходитель, с раннего возраста брал сына в горы, обучая премуд­ростям лазания по скалам. Усилия не пропали даром. В двадцать лет Алексей стал мастером спорта по спор­тивному скалолазанию (случай уникальный). Позже не раз становился чемпионом и призером первенств страны в этом виде соревнований.

К высотному альпинизму приобщился недавно. Лишь за два года до выезда в Гималаи совершил свое первое восхождение на семитысячник. Потом еще два, причем один раз руководителем экспедиции.

Москальцов работает в харьковском Институте проблем машиноведения Академии наук Украинской ССР. Не женат. Перед отъездом в Непал говорил в шутку (а может быть, и нет) друзьям: «Сначала надо забраться на Эверест, а уж потом семьей обзаводиться!»


Внизу оптимизм Голодова мало кто принял всерьез. «Если бы Москальцов мог сам идти, они бы и пошли вдвоем. Уж очень настойчиво он вызывает доктора и группу сопровождения», – сказал Орловский. Решили, что на ледопад, кроме доктора, выйдут Трощиненко, Хомутов и Пучков.

10.00. Спасательная группа подошла к Москальцову. Он ле­жал на расстеленной одежде в полном сознании. Левая часть лица распухла и посинела. Глаз полностью заплыл. Обильное кровоте­чение из носа. Множество ушибов на голове и теле. На левой голени глубокая рана, нанесенная, вероятно, зубом кошки при падении. Что произошло, не помнит.

Произошло вот что. Проходя через очередную трещину по дюралевой лестнице, Алексей оступился, потерял равновесие и, падая, схватился за веревочные страховочные перила. Крюк, на котором они были укреплены, не выдержав резкого рывка, выско­чил из льда. Москальцов обрушился вниз, пролетев пятнадцать метров (это высота пятиэтажного дома).

Его спасло чудо. От сильного рывка он перевернулся и по­летел вниз ногами. Падая, скользил временами по стене трещины. Внизу лед, к счастью, был прикрыт толстым слоем снега. Алек­сей потерял сознание и только через несколько минут ответил Голодову: «Жив!» С трудом привязался к спущенной веревке, и напарник поднял его наверх.

«Постепенно до меня начинает доходить весь ужас происшед­шего, – вспоминает тот момент Москальцов. – Все кончено! То, к чему так стремился и был уже совсем близко, стало вдруг та­ким недостижимо далеким. Никогда, никогда в жизни уже не удаст­ся мне взойти на Гору... Судьба выдала единственный шанс и тут же отняла его. Отчаяние и горечь охватили меня, к горлу подка­тился ком. Юрка утешает меня, прикладывает снег. Говорит, что в конце концов ведь повезло, могло быть и хуже. Но я этого не могу понять. Разве может быть что-то хуже?»

Пока доктор осматривал Москальцова, он лежал на снегу и... плакал. Не от боли (он почувствовал ее позже) и не от счастья, что чудом остался жив (он поймет это потом). Плакал потому, что из-за злосчастной трещины на ледопаде, которую не раз благополучно проходил, его главная вершина отдалилась на недосягаемое расстояние.

Заключение Орловского: «Черепно-мозговая травма, сотря­сение мозга, множественные ушибы тела. Нельзя исключать пере­лом костей черепа. Самостоятельно двигаться противопоказано. Надо транспортировать по ледопаду, сидя на станке, далее на носилках в базовый лагерь». Доктор сообщил по рации свое за­ключение. Снизу им навстречу вышла большая группа членов экс­педиции и шерпов.

12.00. Балыбердин и Мысловский продолжают свой медленный подъем. Володя тщательно («Слишком тщательно», – как он потом скажет) выбирал маршрут, просматривая разные варианты. («Надо было просто идти и идти, так как почти всегда варианты оказыва­лись одинаковыми по сложности, а путь в общем довольно логичен и однозначен»).

У Мысловского кончился первый баллон кислорода. Они не знали, сколько еще времени подниматься до вершины. Решили на последнем баллоне снова поставить минимальный расход кислоро­да – один литр в минуту. Скорость движения у Мысловского вновь упала, но он не тормозил Балыбердина, который шел теперь тоже очень медленно.

Слева виднелся Северный гребень. Мало-помалу, он прибли­жался к восходителям. На юге красовалась панорама Центральных Гималаев с пиками Лхоцзе и Макалу. На севере громоздились вершины, переходящие в коричневое Тибетское нагорье. А над всем этим, на фоне ослепительно белоснежных пиков – темно-синее пок­рывало неба. Снизу поднимались облака, заполняя долины и укуты­вая хребты клубящимся туманом.

Начались припорошенные снегом серые наклонные плиты, на­поминающие огромных размеров черепицу, а еще точнее, гигантскую лестницу. Поднимаясь на очередную скальную ступеньку, видели перед собой следующую. А вершины все нет и нет. «Лестница» вывела к очередному серьезному препятствию – двадцатиметровой стене.

– Как думаешь, далеко еще? – спросил Балыбердин.

– После стены уже простая дорога, – ответил Мысловский, хорошо теоретически знавший маршрут. – Здесь можно оставить «железо».*

Володя выложил на снег кошки, крючья, карабины, молоток, оставив только рацию, кинокамеру и фотоаппарат. Преодолели сте­ну и увидели относительно пологий заснеженный склон.

Снежными взлетами* он уходил вверх, кое-где перемежаясь разрушенными серыми скалами. Все чаще встречались следы пребывания предыдущих экспедиций: они видели то пустой желтый кис­лородный баллон, то остатки рации, то брошенный кем-то ледовый молоток.

14.15. «Идем и идем вверх. Каждый следующий взлет принима­ем за вершину, а ее все нет и нет... Когда же наконец все кончится?» – послышался в базовом лагере голос Балыбердина.

Монотонная ходьба выматывала не меньше, чем лазание по скалам. Точнее, техническая работа отвлекала от посторонних мыслей. Теперь на этом простом пути они поняли, насколько устали.

Не возникало желания смотреть вокруг. Никаких эмоций и лишних движений. Несколько шагов – остановка. Еще несколько – снова отдых. «Наконец склон начал выполаживаться, – опишет позже в дневнике последние метры пути Балыбердин. – Камни уступили место плавно поднимающемуся чисто снежному гребню с круты ми скатами на север и юг. Верхняя видимая точка не отдалялась, как раньше, по мере подъема, а стала понемногу опускаться. Еще чуть-чуть и глаза окажутся на одной с ней горизонтали».

14.35. Балыбердин вызвал базу: «Во все стороны пути только вниз». Тамм поздравил с победой и спросил, где напарник. «Скоро подойдет», – ответил Балыбердин. Через десять минут на вершину Эвереста поднялся Мысловский. Володя не успел настроить кинокамеру, но Эдик, несмотря на его просьбы, не останавлива­ясь, прошел мимо и обессиленный плюхнулся на снег. Победа далась ему на пределе сил.

– Первые ощущения после победы? – вспоминает Владимир Балыбердин. – Неимоверная усталость. Но и облегчение: до самого конца шел без кислорода, и теперь оставался лишь путь вниз, где с каждым метром легче дышать. Еще я подумал: «Что бы теперь ни случилось с погодой, с маршрутом, с нами – все равно, русские побывали на Эвересте».

– Мы не обнимались, не целовались, не кричали от радости – сил не было, – добавляет Эдуард Мысловский. – Я чувствовал полное удовлетворение восхождением. Не потому, что именно мы взошли первыми (это дело случая; на нашем месте вполне могли оказаться другие), а потому, что по пройденному пути легче будет идти нашим товарищам. Не физически легче – морально.

Вершина Эвереста – это небольшой снежный купол, на котором одновременно уместятся не более пяти-шести человек. Там было пусто. Все, что альпинисты приносят с собой, либо сдувается, либо засыпается снегом. Единственное, что напоминало о присутствии здесь восходителей, так это кусочек дюралевой трубки, торчавшей из снега. На ней трепетали на ветру обрывки выцветших вымпелов.

В 1975 году китайские альпинисты затащили по частям и установили на вершине триангуляционный знак – трехметровую тре­ногу из дюралевых трубок. Последующие восходители обычно при­вязывали к ней вымпелы, флаги, различные сувениры в доказатель­ство того, что побывали именно на Эвересте, а не на его предвершинах. Постепенно снег заметал треногу. И вот теперь от нее остался лишь небольшой кусочек сантиметров в пятнадцать. Так что Эверест за последние годы «подрос» еще почти на три метра.

Непальский офицер связи, который должен был из базового лагеря зафиксировать достижение вершины, задавал по рации че­рез переводчика вопросы: «Где Лхоцзе? Какого цвета вершина? Где расположена тренога? Как выглядит окружающая панорама?»

Как она выглядит? Незабываемо! Выше – только небо, ниже – нагромождение остроконечных пиков, толпящихся вокруг до самого горизонта. Самый высокий из ближайших восьмитысячников Лхоцзе казался отсюда не такой уж высокой горой. Величественная, суровая и безбрежная панорама Гималаев потрясала и гипнотизи­ровала. От нее трудно оторваться, но надо выполнять обязатель­ную программу.

Балыбердин и Мысловский достали кинокамеру и фотоаппарат, сняли друг друга, саму вершину с торчащим из нее кусочком треноги, окружающую панораму, которую постепенно начали затягивать облака. Надо уходить вниз.

– Не задерживайтесь, спускайтесь вниз скорее, спускай­тесь, – торопил их из базового лагеря Евгений Тамм. – Потому что поздно будет, поздно. Дороги, боюсь, не найдете, не найдете дороги. Как понял?

– Все ясно, все ясно... – донеслись сверху отрывистые сло ва Балыбердина. – Оставляем баллон... кислородный баллон двести восемьдесят... сто тридцать семь... к треноге... верхушке треноги...

15.15. Двойка начала спуск. Прошли несколько метров, Мысловский остановил напарника: «Что ты скажешь, когда приедешь домой? Ведь тебя спросят: камень привез?» Балыбердину эта мысль понравилась, и он быстро набросал в рюкзак несколько килограммов известняка. Теперь скорее вниз. Светлого времени ос­талось немного.

15.40. Группа Иванова, находящаяся в пятом лагере, свя­залась с базой и узнала о выходе двойки на вершину. И без того хорошее настроение еще более улучшилось. (О падении в тре­щину Москальцова наверх не сообщали). Добравшись до 8500, они расширили площадку, на которой стояла палатка, приготовили обед и с аппетитом уплетали суп-харчо, закусывая его салом с сухарями.

Все чувствовали себя превосходно (редкий случай на столь больших высотах) и не сомневались, что скоро в лагерь вернет­ся передовая двойка, что все вместе «в тесноте, но не в обиде» проведут ночь, а утром своей четверкой выйдут на штурм. Они не предполагали тогда, что Эверест в очередной раз нарушит их радужные планы.

16.00. В базовый лагерь спустилась с ледопада спасатель­ная группа. Москальцов хорошо перенес транспортировку и чувст­вует себя неплохо. Опасения Орловского насчет перелома костей черепа, к счастью, не оправдались. По мнению доктора, опасать­ся за его жизнь нет оснований. И все же при первой возможности Москальцова надо эвакуировать вниз.

16.15. Прошел ровно час, как Балыбердин и Мысловский на­чали спуск с вершины. Поначалу, несмотря на вновь навалившую­ся усталость, шли медленно, но спокойно. Вскоре облачность поднялась настолько, что они оказались словно в молоке. Ви­димость ухудшилась. Пошел снег. Скалы стали скользкими и опас­ными. И без того медленный темп спуска вовсе замедлился.

До наступления темноты оставалось не больше двух часов, а они прошли всего ничего. Сил с каждой минутой становилось все меньше и меньше. После некоторых раздумий решили сообщить руководству экспедиции, что находятся в аварийной ситуации и нуждаются в помощи товарищей.

16.45. Рации в базовом и пятом лагерях, постоянно вклю­ченные на прием, заговорили прерывистым голосом Балыбердина:

– ...Я думаю, что до 8500 мы не спустимся... Хотя бы выш­ли... навстречу... с кислородом, что ли... потому что... исклю­чительно медленно... все происходит... Если есть возможность... горячий чай... и что-нибудь поесть.

– А где вы сейчас, Володя? Как далеко от вершины спусти­лись? Как оцениваешь высоту? – спросил Тамм.

– Я оцениваю... 8800... – ответил Балыбердин.

– Володя, хорошо, мы что-нибудь сообразим... – вмешался в разговор Иванов, мгновенно поняв всю сложность ситуации: Мысловскому и Балыбердину грозит «холодная ночевка».

Что значит «холодная ночевка» на такой немыслимой высоте, известно каждому альпинисту. Это конец...